You call that tricky...?
То же самое, часть 2. ЛЕНИН В ТЮРЬМЕ
Однажды посадили прихвостни дедушку Ленина в острог. Тогда по этому поводу ходила среди питерских рабочих песня, уж не знаю, кто ее сочинил...
Судили быстро и жестоко,
И прокурор вышак мотал,
Но адвокат уперся рогом
И прокурор полгода дал.
Сидит Ильич в камере-одиночке, в кресле-качалке раскачивается, перышком страусиным меж зубов почесывает и покрикивает:
— Сатрапы! Изверги! Хлеба мне! Молока!
А надзиратели издеваются, обед приносят: кулебяку двенадцатислойную, икорку, тарелку ракового супа, селянку из почек с двумя расстегаями, ботвинью с релорыбицей да осетриной, мозги костяные в черном масле и бутылку "Dom Perignon".
— Ну ладно, — сказал Ильич, наелся и голодовку объявил.
Дескать, пока хлеба с молоком не будет, есть не стану. Делать нечего, принесли ему
хлеба каравай и молока литровку.
Сидит Ленин, ждет. Как поутихло, он их мякиша хлебного чернильницу слепил, молока плеснул, и на порнографических открытках принялся быстро-быстро писать.
Как заглянет надзиратель, Ильич чернильницу быстренько — ам!
И сидит, улыбается.
Надзиратель опять, только в дверь — Ленин снова: ам!
И сидит, улыбается, в кресле покачивается.
Однажды тюремщики решили все же подловить Ильича. Его никогда на прогулку не выводили, а тут решили прогулять.
"Ох, неспроста выгуливают", — думал Ленин.
Войдя в камеру, он заметил ногу.
"Ага! "— подумал Ильич, поднял кресло-качалку, да ка-ак врежет по ноге! Надзиратель ползком из камеры выбрался, а Ульянов ему вслед:
— Пошел на хер, пошел на хер и еще раз пошел на хер!
Так полгода и пролетели в боях и трудах.
Встретила его у ворот Надежда Константиновна, домой отвела. А там — пельмени, два тридцать пачка. Сел Ленин за стол и вдруг как начал из пельменей чернильницы лепить! Лепит и глотает, лепит и глотает!
— Да, — прошептала Крупская, — измучили тебя, Вова, гада-палачи.
— Да уж, — с набитым ртом сказал Ленин, — чего испытал, чего пережил — даже чернильницы на киче хавал. Вот, — и он проглотил еще одну.
Настоящую.
ЛЕНИН В ПАРИЖЕ
В Лувре уборщицы протирали Мону Лизу, веселые художники рассаживались на Монмартре, на Пляс Пигаль гуляли голуби, а в борделе на Рю де ля Пэ шлюхи делали утренний макияж.
Туда-то и шагал невысокий плотный субъект в кепке, с рыжей бородкой.
Ильич многое перенес за две недели, прошедшие со дня приезда в Париж. Ночевал с клошарами под мостом, играл за деньги на банджо американским туристам, прыгал с зонтиком с Эйфелевой башни за 30 франков в час. Но, наконец, партия выдала стипендию и Ленин решил развеяться после превратностей жизни.
Любому, даже самому стальному человеку требуется иногда отдых.
Ильич был принят очень хорошо и, препровожденный в номер, быстро встал к окну, протянул правую руку вперед, сжал в кулаке другой кепку и стал вещать. Проститутка испуганно ежилась на кровати. В процессе своей профессиональной деятельности она видала очень многое. Клиенты были самые разные. Но такое...
Ильич взглянул было в глаза девице легкого поведения, но в окне появилось лицо девицы тяжелого поведения — Наденьке Крупской.
Будто обиженный и жаждущий вампир, она прижималась к стеклу. Ильич понял, что переборщил с расслаблением от трудов.
Дома у них вышел спор.
— Ты постоянно настаиваешь на своем! — кричала Надя, выливая чернила на черновики Ильича.
— А на чьём же мне ещё настаивать? — парировал Владимир, мочась на Надино рукоделие.
Потом они помирились, взялись за руки, словно дети и пошли впляс.
В Плясе было темно, лишь приказчик с тухлыми рыбьими глазами методично убивал мух вчерашней газетой. Счастливая чета долго озирала прилавки и ушла, купив пять литров превосходных чернил.
Ленин в Париже много писал. И как ал был рассвет, когда Ильич откладывал яйца, заботливо приготовленные верной подругой Надей с вечера, наливал себе стакан крепленого молока и залпом выпивал его, после чего жестоко страдал метеоризмом.
Просиживая днями в Публичном Доме Книги, Ленин знал, что сторицей окупятся его труды, когда пьяный в жопу комендор Огнев шандарахнет из двенадцатидюймовки по вороне, сидящей на крыше Зимнего.
Ленин мог, умел и любил работать руками, получая от этого достаточно большое удовольствие. В такие минуты он забывал обо всем, кроме зажатого потными пальцами предмета. Кончая, Ленин дул на растопыренные пальцы и приговаривал:
— Наши пальчики писали, наши пальчики устали.
Ленин в Париже — это совершенно удивительное явление для Парижа.
ЛЕНИН В РАЗЛИВЕ
Ленин тяжко переживал, борясь с царем в Швейцарии с группой коллег. На русском фронте громыхали пушки, а Ильич проигрывал немецкое золото в очко. Однажды, после особенно крупного проигрыша Мартову, вождь встал и произнес историческую фразу:
— Пора, батенька, в Питер!
Но как? Все пути были закрыты. Лишь Германия могла пропустить большевиков. И, посовещавшись, большевики и примкнувшие к ним приняли мужественное решение — ехать в Питер в запломбированном вагоне. Чем вскоре и порадовали немцев.
Вагон был готов к отправке. Спереди и сзади него пыхтели паровозы. Большевики смотрели в окна на опостылевшую заграницу.
Рабочие-железнодорожники ставили плом-бы.
— Пломбы ставить негде, — зло сказал мастер Курт.
— Ставь одна на другую, — посоветовал мастер Фриц.
Наконец начальник станции свистнул и взмахнул жезлом.
И большевики поехали.
На Финляндском вокзале их ждал кураж. Ленина поставили на броневик, который пулеметной очередью установил тишину, и Ильич, размахивая черным котелком, зачитал Апрельские тезисы В. И. Ленина.
Отовсюду, снизу вверх на вождя смотрели горячие глаза, папахи, бескозырки, черные дыры винтовочных стволов, штыки. Шел дождь, было скользко. Ленин с трудом балансировал на маленькой башне. Тут люк под его ногами стал приподниматься. Ленин покачнулся и сверзился. Люди внизу успели расступиться и Ильич плашмя впечатался в родную брусчатку.
—... едрит твою мать, — просипел он, выдыхая.
И это был самый животрепещущий из тезисов.
Но народ тут же взгромоздил его обратно. Ильич оглядел публику, встал фертом и открал рот.
— Леннон! Леннон! — раздался рев толпы.
— Какой я вам Леннон, товарищи, я Ленин, — возмутился Ильич, — итак, в то время, когда царизм...
— Леннон! Леннон! — толпа ничего не хотела слушать.
— Да вы что, в самом деле?! Я не Леннон!
— Леннон! Леннон!
Стоявший рядом с Владимиром Ильичом Михельсон посоветовал на ухо вождю:
— Не злите народ, Владимир Ильич, видите ведь — скоты совершенные. Разорвут ведь, что вы как красная барышня, заладили — не Леннон, не Леннон...
— Да? — тихо переспросил Ильич, широко улыбнулся, свистнул.
Шум затих.
— Ну ладно, сказал Ленин и начал:
— Yesterday... All my troubles seem'd so far away...
Толпа благоговейно внимала.
Дальше жизнь закружила колесом: митинги, несанкционированные демонстрации, Февральская революция, двоевластие...
Временное правительство издало приказ об аресте Ленина. В полночь, как всегда, к нему пришел шофер Андреев и сказал:
— Товарищ Ленин, Политбюро ЦК КПСС на экстренном заседание приняло решение: вас надо загримировать. Я проведу вас к поезду. Товарищи на паровозе доставят вас на конспиративное место. До самого Разлива.
— Какого разлива, московского или ереванского? — по простецки пошутил Ильич.
— Да нет, до Питерского.
Тут Андреев раздавил об лицо дедушки Ленина четыре подгнивших помидора, утиное яйцо и коробочку с ваксой и туго забинтовал. Со стороны стало похоже на редкую форму флюса.
Они шагали ночным городом. Где-то крикнула выпь.
— Вот паровоз, — прошептал Андреев, — мы его на трамвайные рельсы загнали. Садитесь, Владимир Ильич!
— Не садитесь, а присаживайтесь, — со смешком поправил Ленин и полез в кабину паровоза.
Когда уголовные комиссары Временного Правительства обыскали локомотив на выезде из города, ничего подозрительного так и не нашли.
А Ленин в это время смеялся над ними, удобно расположившись в топке.
Какой матерый нечеловечище!
ЛЕНИН 25-го ОКТЯБРЯ
Педальный крейсер "Аврора" медленно полз по Неве. Несколько пьяных матросов, сидя на кнехтах, лузгали семечки. Комендор Огнев дремал, привалившись спиной к казеннику носового орудия. С его синих губ на палубу стекала сивуха.
На шкафут, из вентиляционной горловины, показалась чумазая голова, сплошь покрытая борщом и мурцовкой.
— Митрий! Митрий, шоб ты здох! — обратилась голова к лежавшему на тисовых плашках моряку.
— Я не Митрий, — отозвался тот.
— Да какая разница, — чуть не плача сказала голова, — спиртяжка осталась?
— Не...
— А шо осталось?
— Ничего нет. Все выпили.
Так начиналась величайшая провокация в истории. Большевики, бесплатно напоившие матросов и солдат, в эту ночь вывезли из города всё пиво. И когда хмель начал выходить, похмелиться было нечем.
Трубы горели! ! !
В Смольном раздался телефоннный звонок. Давно ждавший его Ильич подхватил трубку.
— Смольный? — спросил пропитой бас.
— Угу, — ответил Ленин.
— Пиво е?
Ленинскую физиономию перекосила высокотемпературная ухмылка.
— Не, пиво немае. В Зимнем е.
Отбой.
Дело было сделано.
Узнав, что толпы революционно настроенных матросов, солдат и уголовников взяли Зимний, Ильич приказал распечатать первый декрет, съел сушку и лег спать.
Наутро наступило жуткое похмелье.
А пива так и не было все эти долгие годы.
ПОКУШЕНИЕ
Помните, детки, как Циля Файман стала Фаней Каплан? Так вот, слушайте сюда — она решила уничтожить дедушку Ленина за оскорбление действием, за моральное унижение. Она решила удовлетворить свои фрейдистские комплексы.
Для этого она вступила в глубоко противные ей эсеры. Те, поняв, какую политическую выгоду может принести им эта маленькая обиженная еврейка, сделали все, чтобы её проект увенчался успехом.
Лучшие инструкторы из Ленгли и Спецназа ГРУ обучали её приемам рукопашного боя, стрельбе и тайнописи. Из Японии прибыл опытнейший инструктор-ниндзя. Целыми днями Фаня стреляла из австрийского "Глок–17" по бюстам Ильича. Моссад прислал своего лучшего специалиста по сионистским заговорам, а ВЧК предоставило Яшу Агранова с его мистическими воинами йяхху и злотворным Колдунским Пупком. Наконец, из Мексики прислали бочку яда кураре и все было готово.
В ночь перед покушением Фаня занималась тем, что высверливала пули, заливая в них ртуть и яд кураре. И в уголках змеиных губ таилась хладная усмешка...
Вечером следующего дня Ильич выступал на заводе Конрада Карловича Михельсона. Обращенные к нему лица рабочих и работниц лучиличь восторгом и радостью. Ильич заметил тусующихся перед сценой девчонок, которые то и дело визжали, вздымая руки, а одна из них скандировала:
— Я хо-чу от Ле-ни-на ре-бен-ка!
"Все-таки хорошая у нас молодежь", отметил Ильич.
И лишь сидящая в углу женщина с больным белым лицом и глубоко запавшими глазами резко дисгармонировала с тружениками. Эта женщина то и дело подносила к ноздрям столовую ложку, щедро наполненную белывм порошком, курила странно пахнущую папиросу, а из предплечья у нее торчал шприц.
"По-моему, я её где-то видел", — пронеслось в голове у Ленина, — "Какая-то больная. А, хрен бы с ней", — резюмировал он.
Тут-то он ошибался...
Выйдя во двор после выступления, сопровождаемый благоговеющими рабочими, Ильич пошел к "паккарду".
Тут в затылок ему попала шестигранная гайка.
Не веря в случившееся, Ленин злобно обернулся и встретился глазами Фани.
— Циля... — прошептал Ильич.
Фаня бросила в толпу портфель, оттуда повалил газ CN. Отработанным движением она выхватила "Глок–17" и расстреляла Ильича.
Клочковатые дыры возникли в дорогом кашемировом пальто и Ленина отшвырнуло под машину. Рабочие бросились на эсерку. Та мощнейшим "маваши" сломала шею одному, большим пальцем ноги проткнула глаз другому и, отшвырнув опустошенный пистолет, выхватила нунчаки.
Схватка была кровавой. Фаня была подобна машине смерти. Один за другим рабочие теряли конечности. Наконец шофер Ленина товарищ Пукнул, чех-коммунист, исхитрился и обрушил на женскую голову монтировку. Фаню связали брючными ремнями и за волосы отволокли на Гороховую, в ЧК.
Ленина положили на заднее сиденье. Ильич был ранен в четырех местах, но, тем не менее, весело хохотал и просил воблы. Очень он был крепок смолоду.
В квартире Ленина в Кремле его встретили черные от горя Надя и Дзержинский. Они даже не успели одеться толком — на Наде были черные чулки, а на Дзержинском — вороненый маузер.
— Я же говорил вам, — причитал Феликс Эдмундович, — если бы я не заменил рабочих чекистами, вас бы там просто задавили.
— Так что, — спросил Ленин, — там все были чекистами?
— Ну нет, вот Каплан, например, она же не чекистка, — как-то неуверенно сказал Дзержинский.
Тут хирурги стали вытаскивать пули. Благодаря фантастическому здоровью пациента, яд кураре без последствий растворился в организме. Пули повредили все органы кроме аппендикса. Ленин впал в забытьё и от 10 кубов морфия стал бредить. Зато абстинентный синдром был устранен.
Установили, что Каплан выпустила 17 пуль. Четыре попали в Ленина — одна в плечо, вторая в пузцо, третья — в хлястик пальто, а четвертая оторвала значок с ликом Бонч-Бруевича. Пятая пуля разнесла колесо "паккарда", остальные не принесли особого вреда, умертвив дюжину чекистов.
Утром Ленин принял членов Совнаркома.
— Просрали мы тебя, — плакали фальшивыми голосами Каменев, Бухарин, Зиновьев и Троцкий.
— Как же так, сладкий мой, как же так, — хныкал Бонч-Бруевич.
— Чуть-чуть нэ завалила Ленина эсеровка Каплан, — с сожалением сказал Сталин, — чуть-чуть нэ хватило.
А Дзержинский спросил конкретно:
— Расстреливать будем с судом или без суда?
— Что? — возмутился Ильич, — расстреливать женщин — это не по-большевистски! Не вздумайте её просто взять и расстрелять, товарищ Дзержинский!
— Какой великий гуманист, — восхищенно проговорила Крупская, — ангел с крыльями!
Напоследок Ленин напомнил Железному Феликсу:
— Не расстреливайте её! Слышите?
У Дзержинского был абсолютный слух.
Фаню Каплан и вправду не расстреляли. Её сожгли в железной бочке.
ПОЕЗДКА В ДЕТДОМКак Ильич и другие ездили в детский дом детей любить
Однажды дедушка Ленин сидел в кабинете и ел черную икру. Ложка так и летала. В стране был жестокий голод и поэтому Ильич не позволял себе даже маленького кусочка ржаного хлеба с отрубями. Через силу он жевал воняющие рубой крупинки, но понимал, что надо — здоровье после злодейского покушения пошаливало.
Тут к нему зашел Бонч-Бруевич.
— Здравствуйте, Владимир Ильич, милый, — томно прищурившись, сказал он, — тут послы буржуйские приехали — из Франции да из Англии. Англичанин противный такой, фи!
— Угу. А Крж. . Жиж... Кырыж... Тьфу, поганая фамилия какая! Где эта сволочь? Спит что ли, как всегда?
— Спит, Владимир Ильич, мертвым сном спит, — нехорошо засмеялся Бонч-Бруевич, — он наш план электрификации хотел американцам продать, предатель гадкий!
— Вот иудушка троцкий, — возмутился Ленин, — небось Феликс уж его расколол? А?
— Да нет, он покаялся, на коленях просил. Высекли просто, да без обеда оставили.
— Ну да фиг с ним.
Ленин встал, хлопнул себя по ляжкам, покосился на жбан с икрой.
Вздохнул тяжело:
— Ну, веди.
Иностранцы были злы — их не кормили вторые сутки, ссылаясь на разруху. Они уже подъели все дорожные припасы и бурчали животами как сотня блаженствующих котов.
Ленин подошел к двери номера и спросил у часового, который стоял на посту, сыто порыгивая:
— Ну, как там эти шакалогиены, свинопсы и червезмеи?
— Да всё об жратве да об жратве талдычат, буржуи поганые, тьфу!
И часовой смачно харкнул на мраморный пол.
Ленин побагровел, как эректированный уд.
— Сколько раз я говорил, чтобы плевали только в окно! Дзержинский!
— Я, Владимир Ильич, — из темной ниши вышагнул Железный Феликс.
— Расстрелять, — указал Ленин на часового, — дважды.
— Ваше слово, товарищ маузер, — нехорошо ухмыльнулся Дзержинский, медленно расстегивая деревянную кобуру.
Ленин вошел в номер. Сзади часто захлопали выстрелы. Буржуи заволновались. Ильич успокоил их неприличным жестом.
— Итак, господа, сейчас мы покушаем, а после поедем в одно очень занятное местечно.
— Mister Lenin, — сказал англичанин, — May I ask you that your brave guards bring back to me my watch? This is a present of my dear daddy!
— Моя не понимай, — сказал Ильич и подумал: "Much ado about nоthing. Dude, you’d better shut up or I’ll put your cheapy toy into your fat stinky asshole! "
Четверо красноармейцов, натужно кряхтя, внесли в номер огромный, дымящийся котел, в котором плескалось мутное варево. Густо плавали селедочные головы, пучки сорняков и куски битума.
— Чем богаты, тем и рады, — сказал Ильич, вынимая из жилетного кармана ложку, — прошу к нашему шалашу!
Послы боролись с тошнотой. Они наотрез отказались от еды.
Ленин пожал плечами и с аппетитом выхлебал котел. Из гущи на дне он вытащил толстенькую крыску и, качнув её на хвосте, проглотил.
— Rat!!! — зеленея, сказал посол.
— And cat! — засмеялся Ильич, выуживая из гущи облезлого кота. —Tom & Jerry right now! Woah-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha!!!
Когда послы закончили тошнить, Ленин сказал:
— От хороших харчей рыла воротите. Ну да ладно, поехали в детский дом детей любить.
Воспитанники детдома, выстроенные в одну шегенгу, качаясь, пели
революционную песню. Дедушка Ленин подпевал, время от времени бросая в рот кусочек сахарку.
— Ну, как вам тут живется, — спросил Дзержинский у детишек, помахивая дубинкой.
— Хорошо, — пискнул один мальчуган и умер. Дежурные воспытатели быстро закопали трупик. Детдомовцев загоняли внутрь, стегая их электрическими кнутами, гости собрались было уезжать, как вдруг к дедушке Ленину подбежала девочка, худая настолько, что на её лице остались одни глаза. И зубы.
— Ты Ленин? — спросила она, шумно втягивая воздух, — Ты... От тебя едой пахнет!
Ильич добро прищурился, взял её на руки, погладил по седенькой головке и улыбнулся:
— Да, я Ленин, деточка. Ты мне хочешь стишок рассказать? Ну, давай!
Девочка кашлянула и стала читать:
— Спасибо партии родной за ласку и заботу! За сон спокойный и за хлеб...
При слове хлеб девочка замолчала.
— Ну что же ты, — спросил Ленин, — мы слушаем.
— Дай пожрать! — попросила девочка сиплым басом, — дай пожрать, best!
Ленин быстро поставил её на землю, так быстро, что у девочки подломились в коленках ноги.
— Жрать! Ням-ням! — сказала она, клацая зубами, — ням-ням, ням-ням, ням-ням...
Ленин через силу улыбнулся и, подмигнув послам, вынул из кармана гипсовую булочку и протянул девочке.
Та, схватив её обеими руками, не жуя, проглотила. Булочка гулко провалилась в живот.
— Дай ещё, — нехорошим голосом сказала девочка.
Ленин выхватил самописку и воткнул её незаметно девочке в глазик, выпустив при этом чернила.
Девочка не отставала.
Тогда Ильич, вздохнув, со словами:
— Закармливаем мы детей, товарищи, уроды вырастут, — протянул ей зеленый заплесневелый сухарь, которым, вообще-то, чистил ботинки.
Девочка с хрустом сожрала его.
Тут со всех сторон, из окон, из дверей побежали к ним дети с обезумевшими лицами.
— Ходу! — крикнул Ленин, запрыгивая в "Роллс-Ройс".
Они вылетели из ворот детдома.
— Вот вам гостинцы, — засмеялся Дзержинский, бросая через ограду пару ручных гранат.
Через день представителям Англии и Франции были переданы обглоданные добела останки послов. Было дано официальное объяснение случившемуся — глупые послы, пренебрегнув предупреждениями охраны, пошли гулять по городу и забрели на территорию следственного изолятора, в котором содержались буржуазные недобитки. Спасти глупых послов не удалось.
— Дети — наше будущее, — сказал дедушка Ленин по этому поводу, ковыряя в зубах колбасой, — это уж точно.
__________________________
1. — Ильич, блин-нагад, хотелось бы, чтобы твои орлы часы взад вернули (англ. ) --- ОБРАТНО
2. — Чувак, обломись, ибо это чревато грубым внедрением в твое тело инородного металлического предмета (англо-русс. ) --- ОБРАТНО
3. Шутка --- ОБРАТНО
ЛЕНИН И ЧАСОВОЙ
У входа в Смольный на часах стоял парень. Был он невысок и часы подставлял под ноги, чтобы всех видеть. В руках у него была винтовка с примкнутым штыком, на который все накалывали пропуски, мандаты, а то и просто бумажки.
Тут к часовому подошел какой-то плюгавый мужичонко в кепке, по виду конченый синяк, и нагло поперся в дверь.
— А ну стой, вша пскопская! — вежливо одернул его часовой, — куды ты прешься без мандата?
Ленин хотел было расстрелять часового за хамство, но потом решил: дай-ка его проверю, да испытаю.
Он вынул из портфеля полпуда керенок и, хитро прищурившись, сунул солдату.
— Ты меня запусти, а я тебе деньжат на корову дам. Уж больно хочется Ленина поглядеть.
— Хочется, так в Мавзолей иди! А за взятку я тебя в ЧК! ВОлОгОдскОй кОнвОй шутить не любит!
— Ну не кричи, милый...
И мерзкие небритые губы трубочкой потянулись к солдату.
Часовой отпрянул, ударился затылком о пожарный гидрант. По чистой случайности там оказалась вода. Белопенная струя ударила дедушку Ленина в живот и, протащив десяток метров, вышвырнула на улицу.
Часовой с облегчением сопнул и, вынув из кармана сушку, жадно надкусил.
Внезапно появился вышвырнутый мужичонко. Нагло помахивая кепкой, он подошел вплотную к часовому. Теперь его сопровождали две дюжины отборных матросов, бородка его была победно задрана вверх, а пьяные безумные глазки были раза в три шире, чем обычно.
— Не ссы, — сказал мужичонко, — нес службу как надо. Не поддался на провокации. Не купился. Дзержинский! Медаль!
— Так еще не отчеканили, Владимир Ильич!
Тогда Ленин вынул из кармана батон, густо намазанный медом и протянул часовому.
— Ну, кусни.
Часовой, охреневший от близости начальства, разинув пасть до хруста, грызанул.
— А-а-а! Вы что, товарищ, с ума сошли. блин нагад! — заорал Ильич. С пальцев его стекала слюна солдата.
— Пардон, три дня не ел.
— Ну ладно, что я — зверь, или кто?
Тут Ильич вдруг нагнулся и пристально всмотрелся в обувь часового.
— Где вы взяли эти валенки? — строго обратился он к солдату. Тот покраснел:
— Дык это, ёлы пали, из деревни прислали.
А у Ленина два дня назад кто-то стибрил валенки, прямо из спальной, с ног. Ильич сам их тачал.
— А ну, подыми ногу, — прорычал Дзержинский, грозя маузером.
Часовой поднял. На подошве ясно был виден след споротого недавно копыта.
— Мой! Мой! — радостно закричал Ильич. — Мой!
— Расстрелять, — коротко приказал Дзержинский своим верным дзержинцам.
— Нет-нет, —сказал Ленин.
Добрые морщинки выступили вокруг глаз.
— Он же замерз, солдатик. Молоденький, недавно из деревни, да сразу в
революцию. Пусть носит, а я в ботинках похожу. Мне ноги и не нужны совсем.
Ленин с товарищами ушли, а часовой плакал, благоговея.
Через месяц, когда первые отряды Красной гвардии шли на борьбу с Юденичем, Ленин и Дзержинский стояли на трибуне. Дзержинский был обут в хромовые сапоги и поэтому приплясывал — уже тогда грудная жаба душила его вовсю. А Ленину было тепло в новых валенках. Увидев среди проходящих бойцов молодого красноармейца, Дзержинский окликнул Ленина:
— Помните, Владимир Ильич, того часового?
— Ага, — улыбнулся Ленин и подняв ногу, посмотрел на подошву валенка, — толстокожий был парень, деревенский.
ЛЕНИН ШУТИТ
Однажды Ильич проснулся в веселом настроении и решил весь день шутить.
Он оглянулся и увидел сладко посапывающую Надежду Константиновну. "Главное, ребятя, сердцем не стареть!" — зычно прошептал он, запуская под одеяло ученую гюрзу Маньку. Не кормил он её три дня. Не дожидаясь крика, Ильич вышел в коридор.
Откуда-то доносился шум воды. Это Бонч-Бруевич мыл голову. Подкравшись, Ленин дождался, пока тот намылился и отключил воду.
— Блин, вода кончилась, — возмутился Бонч-Бруевич.
— Да нет, — усмехнулся Ленин, — вот тебе вода.
И облил Бонч-Бруевича кипятком из чайника.
День начался замечательно.
На завтрак был гусь с яблоками. Не было Крупской и Бонч-Бруевича.
Бонч лежал в палате интенсивной терапии, ошпаренный хуже рака и багрово-лысый, о Наде вообще ничего не было известно.
Сосед Ильича, Зиновьев, отменно съел свою порцию гусятины и жадно проглотил четыре яблока.
— Ну, как яблочки? — спросил Ильич.
Зиновьев сидел с набитым ртом и не отвечал. Да и как он мог ответить, если рот его был наполнен обломками бритвенных лезвий, битым стеклом и сапожными гвоздями? Практически никак.
А Ленин уже стоял перед писсуаром, тряся пенисом. Из кабинки донесся голос Каменева.
— Ильич, дай бумажку!
— Да пожалуйста, — выполнил его просьбу Ильич.
Он вышел, не обращая внимания на истошный вопль Каменева. Проктологи в Склифе долго удивлялись необычно крупной зернистости ленинской наждачной бумаги.
Ленин вошел в квартиру Коллонтай.
Коллонтай как раз варила суп.
— Не отведаете-ли, Владимир Ильич? — спросила она, — только пяток минут подождите. А я вам пока о теории стакана воды поведаю.
— Спасибо, я только что поел, — ответил Ленин, — сыт. Пойду, разве понюхаю только.
Он вошел на кухню и через полминуты вышел.
— Ничего, хорош супец, — сказал он и пошел искать Троцкого.
Коллонтай, донельзя обрадованная оценкой привередливого вождя, приготовила тарелку с ложкой и взяв чумичку, откинула крышку.
Страшный булькающий вой вырвался из её уст. В кастрюле, в бурлящем вареве, плавала огромная куча странной субстанции страшного цвета размером с футбольный мяч.
— Что это я вчера ел такое, — бормотал себе под нос Ленин, заканчивая последние приготовления в квартире Троцкого.
В коридоре раздались шаги. Ленин быстро спрятался в шкафу и уставился в заранее просверленную дырочку.
Лев Революции открыл дверь и раскаленный пятикилограммовый утюг обрушился на его знаменитую шевелюру. Ноги подкосились и строитель Красной Армии сел в таз с крутым кипятком. Таз стоял на четырех кусочках мокрого мыла и со страшной скоростью скользнул по паркету вместе с пассажиром. Открытая духовка уже ждала его. Ленин молниеносно выпрыгнул из шкафа, захлопнул дверь духовки и включил газ.
— Позер ты, Лёва, — сказал Ильич с сожалением, — политическая проститутка.
Он пошел к выходу, а вслед ему смотрело приплюснутое к стеклу лицо Троцкого. Глаза его горели.
А Дзержинский уже прослышал, что сегодня Ленин шутит. Он заперся в бронированном туалете. Устало сев на унитаз, он почувствовал сильные позывы. Феликс глубоко вздохнул и напрягся. Вдруг сильная рука схватила его за седые гениталии. Дзержинский с визгом рванулся, но боль оказалась сильнее мускулов. Он застыл в неприличной позе. Ленин, быстро выбравшись из засады, вставил ему в анус пионерскую модель ракеты "Восток–1" и чиркнул охотничьей спичкой о потную спину чекиста.
— Может не надо, — мрачно спросил тот, осматривая кафельную стену перед собой.
— Надо, Феля, надо! — отрезал Ильич и поджег запал.
Реактивная силы мотала Дзержинского по сортиру. Феликс, изнемогая, ждал, когда закончится горючее. Ленин уже вышел и тоже ждал. Наконец пороховой заряд в боеголовке сработал.
Ленин вышел на улицу. Вернее, во двор Кремля. Над головой светили звезды. Ленин ждал Сталина.
Сталин успешно скрывался весь длинный день. Ночью он решил прокрасться домой, где его ждала свежая бастурма. Он двигался как барс в своих мягких сапогах, попыхивая трубочкой и заложив руку за отворот френча. Лучше бы он заложил туда и вторую, ибо за неё и поймала Сталина толстая петля каната.
Сталин был двухметровым голубоглазым блондином с матово-белой кожей. Канат затащил его в механизм кремлевских курантов. Вытащили его только через полмесяца, сгорбившегося, с потемневшим рябым лицом. Глаза его пожелтели от лютой обиды, а волосы стали рыжими отнепрерывного боя курантов. С тех пор Сталин поклялся извести Ленина и через пару месяцев заразил того сифилисом головного мозга.
А в тот день Ильич спал спокойно, в опустевшей постели и во сне весело смеялся над дневными проделками.
Уж очень задорный он был человечище, детки.
ЛЕНИН И ПЕЧНИК
Ильич зело любил погреться. Страдало дело мировой пролетарской революции. Совнарком и ВЦИК были в панике — как же так, товарищи, заседание, а Ильича нет! Уж не приболел ли, уж не рецидивы ли после злодейского покушения засланной Каплан-Файман? И несутся в Горки посыльные да курьеры, дырчат "линкольны" и "паккарды", гадят природу заповедную, подмосковную, слонов распугивают. Приедут: ворвутся в палаты, бедную Надежду Константиновну опять и помнут и побьют: а глядь после — а Ильич в бочке с кипятком сидит. чего-то там пишет и приговаривает:
— Пар костей не ломит, батеньки.
И вот как раз в декабре, двадцатого дня, взорвалась у Ленина печка. Надюша что-то стряпала, слава Марксу, отошла в гальюн, тут и ахнуло.
Чекисты понаехали, холоду с собой принесли, ходили-ходили: мол, диверсия, терроризм, Дудаев-Басаев! И уехали. А холод остался.
Ленин на себя все шубы, что в доме были, натянул, упал и чуть не задохся, Думает — так дело не пойдет, поднатужился и покатился на кухню — к Наде.
Вкатился и услышал, как прислуга про печника говорит. Живет, дескать, недалече некий печник Матвеич, который самому царю Петру Первому Великому печку сложил и до сих пор царь не нарадуется. "Надо бы привлечь этого печника". — привалившись к примусу сонно подумал Ильич, — "скажу Феликсу, он его в чека заберет, он нам всем печки и скла... сло... "
Через неделю Ильич уже привык спать у примуса.
Но как-то, конкретнее, 31-го числа, его навестил Глебушко Кржижановский (или это был Бонч, все они на одно) и принес с собой чудодейственное лекарство. Сестра Бонча (или Глебушки) была замужем за колумбийским большевиком Эскобаром, и была у них маленькая плантация чудо-травы, маленькая фабрика и двенадцать тысяч рабов. Ленин часто корил друга за то, что его сестра эксплуатирует пролетариат,
но тот оправдывался тем, что деньги, вырученные от продажи лекарства, почти целиком идут на дело мировой революции, прада, несколько извилистым путем.
Итак, Глебушко высыпал перед вождем горсть белого порошка. Ленин попробовал на зуб, пожевал.
— Что это, милейший, за говно? Упса? Панадол?
— Это, Владимир Ильич, очень дорогое и хорошее лекрство из Колумбии, его надо нюхать.
— И что будет, Склифасовский?
— Мерзнуть перестанете.
— Да? — взвизгнул Ленин и, сунув волосатое рыло в белую пыль, стал жадно вбирать ее черными ноздрями.
— Осторожнее! — крикнул Глеб, но было уже поздно.
Ленин вскочил, подобно капусте освободился ото всех шуб своих, скинул пиджак и, оставшись в майке и кальсонах, ринулся на улицу. Вслед за ним понесся сооблазнитель.
Выбежав на мороз, Кржижановский успел заметить лишь мокрую спину Ильича, петлявшую среди сосен.
— Ау, шуба-дуба-вабц-дуба! ! ! — орал дедушка Ленин, пиная по дороге неосторожных барсуков, — я из пушки в небо уйду! Я — Винсент Вега!
"best, — осторожно подумал, оглянувшись, Кржижановский, — best".
Владимир Ильич же, что-то несвязно выкрикивая, бежал по сугробам.
Отмахав пару верст, он остановился, поводя боками. "Со мной такое уже было", — подумал он, —" это когда я на острове зайцев колбасил, эх, кайф! " И Ленин взобрался на дерево.
Глядя сверху на заснеженную природу, он узрел копошащегося в овраге мужичка.
— Га-га! — с таким криком Ильич прыгнул с осины и кубарем скатился под ноги охреневшему аборигену.
— А вот и я! Что, не ждал, браконьер! ?
Мужик побледнел и забормотал:
— Не губи, мил человек, я ж тут по делу, печник я, меня кажный знает, Матвеич я. Печки леплю — Петру Великому слепил, Александру Освободителю, Пушкину буржуйку делал, Распутину Григорью Ефимычу, Михал Сергеичу, опять же. А тута я глину рою, кирпичи лепить, значить, чтобы печки лепить опосля...
— Ты, гегемон, мне горбатого не лепи, лепила хренов! Ты чё тут глину расхищаешь? Да я тебя в чека сдам, или в ГПУ, как так оно сейчас называется, да тебя в 24 часа из СССРа выпнут! К буржуям!
— Ой, только не к буржуинам! Лучше пусть расстреляют, лишь бы не к буржуям!
— Ты в Братца Кролика не играй! Я их не люблю этих кроликов, зайцев всяких там... Кранты тебе, короче, — и Ильич с места сделал двойное сальто назад.
Печник помертвел. Однако через секунду лицо его разгладилось.
— А ты кто сам-то будешь, а?
— Я... — Ильич осекся.
Не хотел он говорить, что Ленин. Никогда никому он не говорил своего имени. Очень был скромный человечище.
"Сохраню инкогнито" — подумал Ильич и сказал:
— Я — американский энтомолог. Здесь проездом. Еду на Суматру ловить бабочек.
— Ах, бабочек? — спокойно спросил Матвеич и со всего размаху вонзил кулак в беззаботное лицо Ленина. Тот отлетел на сажень и хрястнулся спиною об сосну. Его тут же обсыпало колючими шишками, за шашками спрыгнули белочки и стали грызть все подряд, не разбирая, шишки там или череп. Печник же несколько раз пнул поверженного врага в основание и, взяв заступ, продолжил добывание глины.
Через четверть часа Ильич очнулся, вылез из-под шишек и спящих от сытости белок и обратился к печнику со словами мира:
— Ладно, я приукрасил, ты приукрасил, пошли ко мне домой, выпьем, закусим, по-говорим. Мне печку надо б сделать.
— Делают детей. Печки лепят. А вообще я согласный. Пошли.
И они двинулись. Дедушку Ленина не оставляла бодрость. По пути он постоянно подпрыгивал, гонялся за зайцами и пытался ловить руками зимних птиц.
Когда подошли они к усадьбе, Матвеич заволновался.
— Дык это, ёлы-палы, тут жа барин жил наш, Ленгорский! Ты куда меня, товарищ, ведешь?
— Теперь я тут живу, — открылся Ильич, — ЛЕНИН я, понял?
Печник упал и завыл.
— Однако, — сказал Ильич, — любят меня в массах.
Таща за ногу потерявшего сознание мастера, вождь мирового пролетариата вошел в сени.
— Ты где шлялся в таком виде? Кого ты притащил? Вечно ты ханыг всяких в дом тащишь! Ты же болен! — встретила его жена.
— Заткнись, пучеглазая, — отрезал Ленин, — печник это. Печку лепить будет.
— Что это?! — взвизгнула Крупская, с ужасом указывая на рыжий пушистый хвост, торчащий из ширинки Ильича.
— А, это, — пренебрежительно проговорил тот и, выдернув наглую безумную белку, молниеносно сожрал ее с потрохами. — Ничего.
— Володинька, мне кажется, ты серьезно болен. Очень.
— Да ладно, мать, каркать. Где педик этот, Глеб?
— Уехал он, Говорил, ты лекарство его съел, он и обиделся.
— Пусть спасибо скажет, что я его самого не съел, — абсолютно серьёзно сказал Ильич.
Через пару часов печник уже принялся за работу. У него появились Шустрые Помощники — латышские стрелки товарища Дзержинского. Они ни слова не понимали по-русски, а, впрочем, они все равно были глухонемыми.
Работа ладилась. Через пять часов печь была готова. До Нового года оставалось три часа.
— Может с нами встретите мещанский праздничек? — говорил весело Ленин. С минуты на минуту Кржижановский должен был доставить новую партию панацеи.
— Спасибо, товарищ Ленин, да семьи ждет, детишки...
— Сколько ж ты произвел?
— Пятеро у меня, четыре сыночка, да лапочка дочка.
— Как-то это по-заячьи, — недобро ухмыльнулся Ильич, — сейчас, Надинька тебе гостинец принесет и пойдешь.
— Ой, да не надо... . — излияния печника прервали выстрелы из маузера — гости приехали.
Впереди — Железный Феликс в кожаном картузе .
Непрерывно паля в потолок из подаренного самому себе пистолета, он кричал:
— С Новым Годом, с новым счастьем!!!
За ним шли Троцкий со Сталиным, Зиновьев с Каменевым, Бонч-Бруевич в обнимку с Кржижановским и Коллонтай, с голым торсом и стаканом воды в левой руке.
Пока гости рассаживались да жрали, печник лыжи навострил к выходу.
— А постой-ка, братец, — сказал Ленин, — знакомтесь, товарищи, — печник. За пять часов мне такую печку слепил — вон, посмотрите.
Все подошли к печи. Ленин сунул туда зажженую газету, но дрова остались холодны.
— Ну-ка ты, — оборотился к Матвеичу Ильич, — полезай в печь, наладь производство! (А надо отметить, детки, что он полные ноздри уже успел
лекарством набить) — Лезь, пособник, а то... Феликс!
Дзержинский молча прицелился в лоб печнику.
— Лезу, — сказал тот и полез внутрь печи.
Как только он наполовину втиснулся в печь, Ленин выхватил у Надиньки приготовленную канистру с 93-м бензином и, плеснув щедро печнику на спину, бросил туда горящую паклю и захлопнул дверцу.
— Гори-гори ясно, чтобы не погасло, — запел Ленин, и все закружились в хороводе.
— Четыре сыночка, лапочка дочка, — бормотал Ленин, подпрыгивая, —плодятся как ЗАЙЦЫ. Ненавижу ЗАЙЦЕВ!!!
Матвеич, однако, во время лепки печи предусмотрел такую пакость — ходили слухи в народе всякие и, как оказалось, не напрасно, и соорудил потайной ход на улицу. По пути он задвинул вьюшки.
"Прости меня, Господи, не живодер я, да может спасибо мне скажут люди русские, что всю нечисть одним махом изведу, — думал Матвеич и не догадывался, что и Ленину и гостям его этот гарный газ АБСОЛЮТНО БЕЗРАЗЛИЧЕН.
СМЕРТЬ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА
Когда у Ленина спрашивали, что он думает о загробной жизни, он всегда отвечал одно и тоже.
— Не дождетесь!
Но увы, лишения и невзгоды, тяжелая невыносимая жизнь в эмиграции, тюрьмы и ссылки сделали свое черное дело.
А тут еще коварный Сталин заразил Ленина неизлечимой формой сифилиса головного мозга. Правое полушарие Ильича, ответственное за логику, превратилось сначала в полумесяц, а потом в точку.
Ильич сидел на скамейке, а Крупская его фотографировала поляроидом. наконец она не выдержала и заорала:
— Володя! Прекрати корчить гримасы!
Ленин втянул высунутый было язык и спросил:
— Надя, а может котика заведем?
Не успела Надежда Константиновна открыть рот, как из кустов черемухи вынырнул Сталин, держа в руке корзину с гигантским камышовым котом-убийцей.
— Барсик, — пояснил Сталин, — кот.
Ильич захихикал.
Сталин довольно улыбнулся — явно вождь уже доходит до необходимой кондиции.
Когда они втроем кушали на террасе, Сталин подсыпал Ленину в молоко овердозу цианистого калия. Ильича потянуло ко сну. Изумленный Сталин поспешил откланяться.
В ночь на 21-е декабря 1924 года Ленин не спал. Он ждал Кржижановского. Или Бонча-Бруевича, он их различал с трудом. Наконец запыленный визитер появился в комнате.
— Принес? — слабо спросил Ильич.
— Да, — гость протянул коричневый гриб.
Ленин быстро его съел и улыбнулся:
— Вот теперь-то я живее всех живых!
Когда-то, в незапамятные времена жрецы ацтеков, заболевая неизлечимой болезнью, ели эти грибы и засыпали долгим, но не бесконечным сном, так похожим на смерть. Тела их не разлагались и даже через десятки лет выглядели свежо и живо. Правда внутри у них была труха, да и вообще, они-то были мертвыми. Но с тех пор наука узнала много гитик и тот гриб, что так радостно сожрал дедушка Ленин, деточки мои пучеглазые, был приправлен всяческими хитрыми химическими компонентами —
секретными и жутко дорогими.
Итак, вождь мирового люмпен-пролетариата, великий анацефал всех времен и народов, употребив вундергриб, лег на спину и смежил косые глаза.
Бонч-Бруевич-Кржижановский (все-таки, как выяснилось лишь сейчас, это был один человек) склонился над бехдыханным телом вождя и, возрыдав, крикнул —
— На века! В Мавзолей!
И ТЕПЕРЬ, ДЕТКИ,
КОГДА ВХОДИТЕ В МАВЗОЛЕЙ, ЗНАЙТЕ —
ДЕДУШКА ЛЕНИН НЕ УМЕР.
ДЕДУШКА ЛЕНИН СПИТ.
И ОН ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ
ГОЛОДЕН
Однажды посадили прихвостни дедушку Ленина в острог. Тогда по этому поводу ходила среди питерских рабочих песня, уж не знаю, кто ее сочинил...
Судили быстро и жестоко,
И прокурор вышак мотал,
Но адвокат уперся рогом
И прокурор полгода дал.
Сидит Ильич в камере-одиночке, в кресле-качалке раскачивается, перышком страусиным меж зубов почесывает и покрикивает:
— Сатрапы! Изверги! Хлеба мне! Молока!
А надзиратели издеваются, обед приносят: кулебяку двенадцатислойную, икорку, тарелку ракового супа, селянку из почек с двумя расстегаями, ботвинью с релорыбицей да осетриной, мозги костяные в черном масле и бутылку "Dom Perignon".
— Ну ладно, — сказал Ильич, наелся и голодовку объявил.
Дескать, пока хлеба с молоком не будет, есть не стану. Делать нечего, принесли ему
хлеба каравай и молока литровку.
Сидит Ленин, ждет. Как поутихло, он их мякиша хлебного чернильницу слепил, молока плеснул, и на порнографических открытках принялся быстро-быстро писать.
Как заглянет надзиратель, Ильич чернильницу быстренько — ам!
И сидит, улыбается.
Надзиратель опять, только в дверь — Ленин снова: ам!
И сидит, улыбается, в кресле покачивается.
Однажды тюремщики решили все же подловить Ильича. Его никогда на прогулку не выводили, а тут решили прогулять.
"Ох, неспроста выгуливают", — думал Ленин.
Войдя в камеру, он заметил ногу.
"Ага! "— подумал Ильич, поднял кресло-качалку, да ка-ак врежет по ноге! Надзиратель ползком из камеры выбрался, а Ульянов ему вслед:
— Пошел на хер, пошел на хер и еще раз пошел на хер!
Так полгода и пролетели в боях и трудах.
Встретила его у ворот Надежда Константиновна, домой отвела. А там — пельмени, два тридцать пачка. Сел Ленин за стол и вдруг как начал из пельменей чернильницы лепить! Лепит и глотает, лепит и глотает!
— Да, — прошептала Крупская, — измучили тебя, Вова, гада-палачи.
— Да уж, — с набитым ртом сказал Ленин, — чего испытал, чего пережил — даже чернильницы на киче хавал. Вот, — и он проглотил еще одну.
Настоящую.
ЛЕНИН В ПАРИЖЕ
В Лувре уборщицы протирали Мону Лизу, веселые художники рассаживались на Монмартре, на Пляс Пигаль гуляли голуби, а в борделе на Рю де ля Пэ шлюхи делали утренний макияж.
Туда-то и шагал невысокий плотный субъект в кепке, с рыжей бородкой.
Ильич многое перенес за две недели, прошедшие со дня приезда в Париж. Ночевал с клошарами под мостом, играл за деньги на банджо американским туристам, прыгал с зонтиком с Эйфелевой башни за 30 франков в час. Но, наконец, партия выдала стипендию и Ленин решил развеяться после превратностей жизни.
Любому, даже самому стальному человеку требуется иногда отдых.
Ильич был принят очень хорошо и, препровожденный в номер, быстро встал к окну, протянул правую руку вперед, сжал в кулаке другой кепку и стал вещать. Проститутка испуганно ежилась на кровати. В процессе своей профессиональной деятельности она видала очень многое. Клиенты были самые разные. Но такое...
Ильич взглянул было в глаза девице легкого поведения, но в окне появилось лицо девицы тяжелого поведения — Наденьке Крупской.
Будто обиженный и жаждущий вампир, она прижималась к стеклу. Ильич понял, что переборщил с расслаблением от трудов.
Дома у них вышел спор.
— Ты постоянно настаиваешь на своем! — кричала Надя, выливая чернила на черновики Ильича.
— А на чьём же мне ещё настаивать? — парировал Владимир, мочась на Надино рукоделие.
Потом они помирились, взялись за руки, словно дети и пошли впляс.
В Плясе было темно, лишь приказчик с тухлыми рыбьими глазами методично убивал мух вчерашней газетой. Счастливая чета долго озирала прилавки и ушла, купив пять литров превосходных чернил.
Ленин в Париже много писал. И как ал был рассвет, когда Ильич откладывал яйца, заботливо приготовленные верной подругой Надей с вечера, наливал себе стакан крепленого молока и залпом выпивал его, после чего жестоко страдал метеоризмом.
Просиживая днями в Публичном Доме Книги, Ленин знал, что сторицей окупятся его труды, когда пьяный в жопу комендор Огнев шандарахнет из двенадцатидюймовки по вороне, сидящей на крыше Зимнего.
Ленин мог, умел и любил работать руками, получая от этого достаточно большое удовольствие. В такие минуты он забывал обо всем, кроме зажатого потными пальцами предмета. Кончая, Ленин дул на растопыренные пальцы и приговаривал:
— Наши пальчики писали, наши пальчики устали.
Ленин в Париже — это совершенно удивительное явление для Парижа.
ЛЕНИН В РАЗЛИВЕ
Ленин тяжко переживал, борясь с царем в Швейцарии с группой коллег. На русском фронте громыхали пушки, а Ильич проигрывал немецкое золото в очко. Однажды, после особенно крупного проигрыша Мартову, вождь встал и произнес историческую фразу:
— Пора, батенька, в Питер!
Но как? Все пути были закрыты. Лишь Германия могла пропустить большевиков. И, посовещавшись, большевики и примкнувшие к ним приняли мужественное решение — ехать в Питер в запломбированном вагоне. Чем вскоре и порадовали немцев.
Вагон был готов к отправке. Спереди и сзади него пыхтели паровозы. Большевики смотрели в окна на опостылевшую заграницу.
Рабочие-железнодорожники ставили плом-бы.
— Пломбы ставить негде, — зло сказал мастер Курт.
— Ставь одна на другую, — посоветовал мастер Фриц.
Наконец начальник станции свистнул и взмахнул жезлом.
И большевики поехали.
На Финляндском вокзале их ждал кураж. Ленина поставили на броневик, который пулеметной очередью установил тишину, и Ильич, размахивая черным котелком, зачитал Апрельские тезисы В. И. Ленина.
Отовсюду, снизу вверх на вождя смотрели горячие глаза, папахи, бескозырки, черные дыры винтовочных стволов, штыки. Шел дождь, было скользко. Ленин с трудом балансировал на маленькой башне. Тут люк под его ногами стал приподниматься. Ленин покачнулся и сверзился. Люди внизу успели расступиться и Ильич плашмя впечатался в родную брусчатку.
—... едрит твою мать, — просипел он, выдыхая.
И это был самый животрепещущий из тезисов.
Но народ тут же взгромоздил его обратно. Ильич оглядел публику, встал фертом и открал рот.
— Леннон! Леннон! — раздался рев толпы.
— Какой я вам Леннон, товарищи, я Ленин, — возмутился Ильич, — итак, в то время, когда царизм...
— Леннон! Леннон! — толпа ничего не хотела слушать.
— Да вы что, в самом деле?! Я не Леннон!
— Леннон! Леннон!
Стоявший рядом с Владимиром Ильичом Михельсон посоветовал на ухо вождю:
— Не злите народ, Владимир Ильич, видите ведь — скоты совершенные. Разорвут ведь, что вы как красная барышня, заладили — не Леннон, не Леннон...
— Да? — тихо переспросил Ильич, широко улыбнулся, свистнул.
Шум затих.
— Ну ладно, сказал Ленин и начал:
— Yesterday... All my troubles seem'd so far away...
Толпа благоговейно внимала.
Дальше жизнь закружила колесом: митинги, несанкционированные демонстрации, Февральская революция, двоевластие...
Временное правительство издало приказ об аресте Ленина. В полночь, как всегда, к нему пришел шофер Андреев и сказал:
— Товарищ Ленин, Политбюро ЦК КПСС на экстренном заседание приняло решение: вас надо загримировать. Я проведу вас к поезду. Товарищи на паровозе доставят вас на конспиративное место. До самого Разлива.
— Какого разлива, московского или ереванского? — по простецки пошутил Ильич.
— Да нет, до Питерского.
Тут Андреев раздавил об лицо дедушки Ленина четыре подгнивших помидора, утиное яйцо и коробочку с ваксой и туго забинтовал. Со стороны стало похоже на редкую форму флюса.
Они шагали ночным городом. Где-то крикнула выпь.
— Вот паровоз, — прошептал Андреев, — мы его на трамвайные рельсы загнали. Садитесь, Владимир Ильич!
— Не садитесь, а присаживайтесь, — со смешком поправил Ленин и полез в кабину паровоза.
Когда уголовные комиссары Временного Правительства обыскали локомотив на выезде из города, ничего подозрительного так и не нашли.
А Ленин в это время смеялся над ними, удобно расположившись в топке.
Какой матерый нечеловечище!
ЛЕНИН 25-го ОКТЯБРЯ
Педальный крейсер "Аврора" медленно полз по Неве. Несколько пьяных матросов, сидя на кнехтах, лузгали семечки. Комендор Огнев дремал, привалившись спиной к казеннику носового орудия. С его синих губ на палубу стекала сивуха.
На шкафут, из вентиляционной горловины, показалась чумазая голова, сплошь покрытая борщом и мурцовкой.
— Митрий! Митрий, шоб ты здох! — обратилась голова к лежавшему на тисовых плашках моряку.
— Я не Митрий, — отозвался тот.
— Да какая разница, — чуть не плача сказала голова, — спиртяжка осталась?
— Не...
— А шо осталось?
— Ничего нет. Все выпили.
Так начиналась величайшая провокация в истории. Большевики, бесплатно напоившие матросов и солдат, в эту ночь вывезли из города всё пиво. И когда хмель начал выходить, похмелиться было нечем.
Трубы горели! ! !
В Смольном раздался телефоннный звонок. Давно ждавший его Ильич подхватил трубку.
— Смольный? — спросил пропитой бас.
— Угу, — ответил Ленин.
— Пиво е?
Ленинскую физиономию перекосила высокотемпературная ухмылка.
— Не, пиво немае. В Зимнем е.
Отбой.
Дело было сделано.
Узнав, что толпы революционно настроенных матросов, солдат и уголовников взяли Зимний, Ильич приказал распечатать первый декрет, съел сушку и лег спать.
Наутро наступило жуткое похмелье.
А пива так и не было все эти долгие годы.
ПОКУШЕНИЕ
Помните, детки, как Циля Файман стала Фаней Каплан? Так вот, слушайте сюда — она решила уничтожить дедушку Ленина за оскорбление действием, за моральное унижение. Она решила удовлетворить свои фрейдистские комплексы.
Для этого она вступила в глубоко противные ей эсеры. Те, поняв, какую политическую выгоду может принести им эта маленькая обиженная еврейка, сделали все, чтобы её проект увенчался успехом.
Лучшие инструкторы из Ленгли и Спецназа ГРУ обучали её приемам рукопашного боя, стрельбе и тайнописи. Из Японии прибыл опытнейший инструктор-ниндзя. Целыми днями Фаня стреляла из австрийского "Глок–17" по бюстам Ильича. Моссад прислал своего лучшего специалиста по сионистским заговорам, а ВЧК предоставило Яшу Агранова с его мистическими воинами йяхху и злотворным Колдунским Пупком. Наконец, из Мексики прислали бочку яда кураре и все было готово.
В ночь перед покушением Фаня занималась тем, что высверливала пули, заливая в них ртуть и яд кураре. И в уголках змеиных губ таилась хладная усмешка...
Вечером следующего дня Ильич выступал на заводе Конрада Карловича Михельсона. Обращенные к нему лица рабочих и работниц лучиличь восторгом и радостью. Ильич заметил тусующихся перед сценой девчонок, которые то и дело визжали, вздымая руки, а одна из них скандировала:
— Я хо-чу от Ле-ни-на ре-бен-ка!
"Все-таки хорошая у нас молодежь", отметил Ильич.
И лишь сидящая в углу женщина с больным белым лицом и глубоко запавшими глазами резко дисгармонировала с тружениками. Эта женщина то и дело подносила к ноздрям столовую ложку, щедро наполненную белывм порошком, курила странно пахнущую папиросу, а из предплечья у нее торчал шприц.
"По-моему, я её где-то видел", — пронеслось в голове у Ленина, — "Какая-то больная. А, хрен бы с ней", — резюмировал он.
Тут-то он ошибался...
Выйдя во двор после выступления, сопровождаемый благоговеющими рабочими, Ильич пошел к "паккарду".
Тут в затылок ему попала шестигранная гайка.
Не веря в случившееся, Ленин злобно обернулся и встретился глазами Фани.
— Циля... — прошептал Ильич.
Фаня бросила в толпу портфель, оттуда повалил газ CN. Отработанным движением она выхватила "Глок–17" и расстреляла Ильича.
Клочковатые дыры возникли в дорогом кашемировом пальто и Ленина отшвырнуло под машину. Рабочие бросились на эсерку. Та мощнейшим "маваши" сломала шею одному, большим пальцем ноги проткнула глаз другому и, отшвырнув опустошенный пистолет, выхватила нунчаки.
Схватка была кровавой. Фаня была подобна машине смерти. Один за другим рабочие теряли конечности. Наконец шофер Ленина товарищ Пукнул, чех-коммунист, исхитрился и обрушил на женскую голову монтировку. Фаню связали брючными ремнями и за волосы отволокли на Гороховую, в ЧК.
Ленина положили на заднее сиденье. Ильич был ранен в четырех местах, но, тем не менее, весело хохотал и просил воблы. Очень он был крепок смолоду.
В квартире Ленина в Кремле его встретили черные от горя Надя и Дзержинский. Они даже не успели одеться толком — на Наде были черные чулки, а на Дзержинском — вороненый маузер.
— Я же говорил вам, — причитал Феликс Эдмундович, — если бы я не заменил рабочих чекистами, вас бы там просто задавили.
— Так что, — спросил Ленин, — там все были чекистами?
— Ну нет, вот Каплан, например, она же не чекистка, — как-то неуверенно сказал Дзержинский.
Тут хирурги стали вытаскивать пули. Благодаря фантастическому здоровью пациента, яд кураре без последствий растворился в организме. Пули повредили все органы кроме аппендикса. Ленин впал в забытьё и от 10 кубов морфия стал бредить. Зато абстинентный синдром был устранен.
Установили, что Каплан выпустила 17 пуль. Четыре попали в Ленина — одна в плечо, вторая в пузцо, третья — в хлястик пальто, а четвертая оторвала значок с ликом Бонч-Бруевича. Пятая пуля разнесла колесо "паккарда", остальные не принесли особого вреда, умертвив дюжину чекистов.
Утром Ленин принял членов Совнаркома.
— Просрали мы тебя, — плакали фальшивыми голосами Каменев, Бухарин, Зиновьев и Троцкий.
— Как же так, сладкий мой, как же так, — хныкал Бонч-Бруевич.
— Чуть-чуть нэ завалила Ленина эсеровка Каплан, — с сожалением сказал Сталин, — чуть-чуть нэ хватило.
А Дзержинский спросил конкретно:
— Расстреливать будем с судом или без суда?
— Что? — возмутился Ильич, — расстреливать женщин — это не по-большевистски! Не вздумайте её просто взять и расстрелять, товарищ Дзержинский!
— Какой великий гуманист, — восхищенно проговорила Крупская, — ангел с крыльями!
Напоследок Ленин напомнил Железному Феликсу:
— Не расстреливайте её! Слышите?
У Дзержинского был абсолютный слух.
Фаню Каплан и вправду не расстреляли. Её сожгли в железной бочке.
ПОЕЗДКА В ДЕТДОМКак Ильич и другие ездили в детский дом детей любить
Однажды дедушка Ленин сидел в кабинете и ел черную икру. Ложка так и летала. В стране был жестокий голод и поэтому Ильич не позволял себе даже маленького кусочка ржаного хлеба с отрубями. Через силу он жевал воняющие рубой крупинки, но понимал, что надо — здоровье после злодейского покушения пошаливало.
Тут к нему зашел Бонч-Бруевич.
— Здравствуйте, Владимир Ильич, милый, — томно прищурившись, сказал он, — тут послы буржуйские приехали — из Франции да из Англии. Англичанин противный такой, фи!
— Угу. А Крж. . Жиж... Кырыж... Тьфу, поганая фамилия какая! Где эта сволочь? Спит что ли, как всегда?
— Спит, Владимир Ильич, мертвым сном спит, — нехорошо засмеялся Бонч-Бруевич, — он наш план электрификации хотел американцам продать, предатель гадкий!
— Вот иудушка троцкий, — возмутился Ленин, — небось Феликс уж его расколол? А?
— Да нет, он покаялся, на коленях просил. Высекли просто, да без обеда оставили.
— Ну да фиг с ним.
Ленин встал, хлопнул себя по ляжкам, покосился на жбан с икрой.
Вздохнул тяжело:
— Ну, веди.
Иностранцы были злы — их не кормили вторые сутки, ссылаясь на разруху. Они уже подъели все дорожные припасы и бурчали животами как сотня блаженствующих котов.
Ленин подошел к двери номера и спросил у часового, который стоял на посту, сыто порыгивая:
— Ну, как там эти шакалогиены, свинопсы и червезмеи?
— Да всё об жратве да об жратве талдычат, буржуи поганые, тьфу!
И часовой смачно харкнул на мраморный пол.
Ленин побагровел, как эректированный уд.
— Сколько раз я говорил, чтобы плевали только в окно! Дзержинский!
— Я, Владимир Ильич, — из темной ниши вышагнул Железный Феликс.
— Расстрелять, — указал Ленин на часового, — дважды.
— Ваше слово, товарищ маузер, — нехорошо ухмыльнулся Дзержинский, медленно расстегивая деревянную кобуру.
Ленин вошел в номер. Сзади часто захлопали выстрелы. Буржуи заволновались. Ильич успокоил их неприличным жестом.
— Итак, господа, сейчас мы покушаем, а после поедем в одно очень занятное местечно.
— Mister Lenin, — сказал англичанин, — May I ask you that your brave guards bring back to me my watch? This is a present of my dear daddy!
— Моя не понимай, — сказал Ильич и подумал: "Much ado about nоthing. Dude, you’d better shut up or I’ll put your cheapy toy into your fat stinky asshole! "
Четверо красноармейцов, натужно кряхтя, внесли в номер огромный, дымящийся котел, в котором плескалось мутное варево. Густо плавали селедочные головы, пучки сорняков и куски битума.
— Чем богаты, тем и рады, — сказал Ильич, вынимая из жилетного кармана ложку, — прошу к нашему шалашу!
Послы боролись с тошнотой. Они наотрез отказались от еды.
Ленин пожал плечами и с аппетитом выхлебал котел. Из гущи на дне он вытащил толстенькую крыску и, качнув её на хвосте, проглотил.
— Rat!!! — зеленея, сказал посол.
— And cat! — засмеялся Ильич, выуживая из гущи облезлого кота. —Tom & Jerry right now! Woah-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha-ha!!!
Когда послы закончили тошнить, Ленин сказал:
— От хороших харчей рыла воротите. Ну да ладно, поехали в детский дом детей любить.
Воспитанники детдома, выстроенные в одну шегенгу, качаясь, пели
революционную песню. Дедушка Ленин подпевал, время от времени бросая в рот кусочек сахарку.
— Ну, как вам тут живется, — спросил Дзержинский у детишек, помахивая дубинкой.
— Хорошо, — пискнул один мальчуган и умер. Дежурные воспытатели быстро закопали трупик. Детдомовцев загоняли внутрь, стегая их электрическими кнутами, гости собрались было уезжать, как вдруг к дедушке Ленину подбежала девочка, худая настолько, что на её лице остались одни глаза. И зубы.
— Ты Ленин? — спросила она, шумно втягивая воздух, — Ты... От тебя едой пахнет!
Ильич добро прищурился, взял её на руки, погладил по седенькой головке и улыбнулся:
— Да, я Ленин, деточка. Ты мне хочешь стишок рассказать? Ну, давай!
Девочка кашлянула и стала читать:
— Спасибо партии родной за ласку и заботу! За сон спокойный и за хлеб...
При слове хлеб девочка замолчала.
— Ну что же ты, — спросил Ленин, — мы слушаем.
— Дай пожрать! — попросила девочка сиплым басом, — дай пожрать, best!
Ленин быстро поставил её на землю, так быстро, что у девочки подломились в коленках ноги.
— Жрать! Ням-ням! — сказала она, клацая зубами, — ням-ням, ням-ням, ням-ням...
Ленин через силу улыбнулся и, подмигнув послам, вынул из кармана гипсовую булочку и протянул девочке.
Та, схватив её обеими руками, не жуя, проглотила. Булочка гулко провалилась в живот.
— Дай ещё, — нехорошим голосом сказала девочка.
Ленин выхватил самописку и воткнул её незаметно девочке в глазик, выпустив при этом чернила.
Девочка не отставала.
Тогда Ильич, вздохнув, со словами:
— Закармливаем мы детей, товарищи, уроды вырастут, — протянул ей зеленый заплесневелый сухарь, которым, вообще-то, чистил ботинки.
Девочка с хрустом сожрала его.
Тут со всех сторон, из окон, из дверей побежали к ним дети с обезумевшими лицами.
— Ходу! — крикнул Ленин, запрыгивая в "Роллс-Ройс".
Они вылетели из ворот детдома.
— Вот вам гостинцы, — засмеялся Дзержинский, бросая через ограду пару ручных гранат.
Через день представителям Англии и Франции были переданы обглоданные добела останки послов. Было дано официальное объяснение случившемуся — глупые послы, пренебрегнув предупреждениями охраны, пошли гулять по городу и забрели на территорию следственного изолятора, в котором содержались буржуазные недобитки. Спасти глупых послов не удалось.
— Дети — наше будущее, — сказал дедушка Ленин по этому поводу, ковыряя в зубах колбасой, — это уж точно.
__________________________
1. — Ильич, блин-нагад, хотелось бы, чтобы твои орлы часы взад вернули (англ. ) --- ОБРАТНО
2. — Чувак, обломись, ибо это чревато грубым внедрением в твое тело инородного металлического предмета (англо-русс. ) --- ОБРАТНО
3. Шутка --- ОБРАТНО
ЛЕНИН И ЧАСОВОЙ
У входа в Смольный на часах стоял парень. Был он невысок и часы подставлял под ноги, чтобы всех видеть. В руках у него была винтовка с примкнутым штыком, на который все накалывали пропуски, мандаты, а то и просто бумажки.
Тут к часовому подошел какой-то плюгавый мужичонко в кепке, по виду конченый синяк, и нагло поперся в дверь.
— А ну стой, вша пскопская! — вежливо одернул его часовой, — куды ты прешься без мандата?
Ленин хотел было расстрелять часового за хамство, но потом решил: дай-ка его проверю, да испытаю.
Он вынул из портфеля полпуда керенок и, хитро прищурившись, сунул солдату.
— Ты меня запусти, а я тебе деньжат на корову дам. Уж больно хочется Ленина поглядеть.
— Хочется, так в Мавзолей иди! А за взятку я тебя в ЧК! ВОлОгОдскОй кОнвОй шутить не любит!
— Ну не кричи, милый...
И мерзкие небритые губы трубочкой потянулись к солдату.
Часовой отпрянул, ударился затылком о пожарный гидрант. По чистой случайности там оказалась вода. Белопенная струя ударила дедушку Ленина в живот и, протащив десяток метров, вышвырнула на улицу.
Часовой с облегчением сопнул и, вынув из кармана сушку, жадно надкусил.
Внезапно появился вышвырнутый мужичонко. Нагло помахивая кепкой, он подошел вплотную к часовому. Теперь его сопровождали две дюжины отборных матросов, бородка его была победно задрана вверх, а пьяные безумные глазки были раза в три шире, чем обычно.
— Не ссы, — сказал мужичонко, — нес службу как надо. Не поддался на провокации. Не купился. Дзержинский! Медаль!
— Так еще не отчеканили, Владимир Ильич!
Тогда Ленин вынул из кармана батон, густо намазанный медом и протянул часовому.
— Ну, кусни.
Часовой, охреневший от близости начальства, разинув пасть до хруста, грызанул.
— А-а-а! Вы что, товарищ, с ума сошли. блин нагад! — заорал Ильич. С пальцев его стекала слюна солдата.
— Пардон, три дня не ел.
— Ну ладно, что я — зверь, или кто?
Тут Ильич вдруг нагнулся и пристально всмотрелся в обувь часового.
— Где вы взяли эти валенки? — строго обратился он к солдату. Тот покраснел:
— Дык это, ёлы пали, из деревни прислали.
А у Ленина два дня назад кто-то стибрил валенки, прямо из спальной, с ног. Ильич сам их тачал.
— А ну, подыми ногу, — прорычал Дзержинский, грозя маузером.
Часовой поднял. На подошве ясно был виден след споротого недавно копыта.
— Мой! Мой! — радостно закричал Ильич. — Мой!
— Расстрелять, — коротко приказал Дзержинский своим верным дзержинцам.
— Нет-нет, —сказал Ленин.
Добрые морщинки выступили вокруг глаз.
— Он же замерз, солдатик. Молоденький, недавно из деревни, да сразу в
революцию. Пусть носит, а я в ботинках похожу. Мне ноги и не нужны совсем.
Ленин с товарищами ушли, а часовой плакал, благоговея.
Через месяц, когда первые отряды Красной гвардии шли на борьбу с Юденичем, Ленин и Дзержинский стояли на трибуне. Дзержинский был обут в хромовые сапоги и поэтому приплясывал — уже тогда грудная жаба душила его вовсю. А Ленину было тепло в новых валенках. Увидев среди проходящих бойцов молодого красноармейца, Дзержинский окликнул Ленина:
— Помните, Владимир Ильич, того часового?
— Ага, — улыбнулся Ленин и подняв ногу, посмотрел на подошву валенка, — толстокожий был парень, деревенский.
ЛЕНИН ШУТИТ
Однажды Ильич проснулся в веселом настроении и решил весь день шутить.
Он оглянулся и увидел сладко посапывающую Надежду Константиновну. "Главное, ребятя, сердцем не стареть!" — зычно прошептал он, запуская под одеяло ученую гюрзу Маньку. Не кормил он её три дня. Не дожидаясь крика, Ильич вышел в коридор.
Откуда-то доносился шум воды. Это Бонч-Бруевич мыл голову. Подкравшись, Ленин дождался, пока тот намылился и отключил воду.
— Блин, вода кончилась, — возмутился Бонч-Бруевич.
— Да нет, — усмехнулся Ленин, — вот тебе вода.
И облил Бонч-Бруевича кипятком из чайника.
День начался замечательно.
На завтрак был гусь с яблоками. Не было Крупской и Бонч-Бруевича.
Бонч лежал в палате интенсивной терапии, ошпаренный хуже рака и багрово-лысый, о Наде вообще ничего не было известно.
Сосед Ильича, Зиновьев, отменно съел свою порцию гусятины и жадно проглотил четыре яблока.
— Ну, как яблочки? — спросил Ильич.
Зиновьев сидел с набитым ртом и не отвечал. Да и как он мог ответить, если рот его был наполнен обломками бритвенных лезвий, битым стеклом и сапожными гвоздями? Практически никак.
А Ленин уже стоял перед писсуаром, тряся пенисом. Из кабинки донесся голос Каменева.
— Ильич, дай бумажку!
— Да пожалуйста, — выполнил его просьбу Ильич.
Он вышел, не обращая внимания на истошный вопль Каменева. Проктологи в Склифе долго удивлялись необычно крупной зернистости ленинской наждачной бумаги.
Ленин вошел в квартиру Коллонтай.
Коллонтай как раз варила суп.
— Не отведаете-ли, Владимир Ильич? — спросила она, — только пяток минут подождите. А я вам пока о теории стакана воды поведаю.
— Спасибо, я только что поел, — ответил Ленин, — сыт. Пойду, разве понюхаю только.
Он вошел на кухню и через полминуты вышел.
— Ничего, хорош супец, — сказал он и пошел искать Троцкого.
Коллонтай, донельзя обрадованная оценкой привередливого вождя, приготовила тарелку с ложкой и взяв чумичку, откинула крышку.
Страшный булькающий вой вырвался из её уст. В кастрюле, в бурлящем вареве, плавала огромная куча странной субстанции страшного цвета размером с футбольный мяч.
— Что это я вчера ел такое, — бормотал себе под нос Ленин, заканчивая последние приготовления в квартире Троцкого.
В коридоре раздались шаги. Ленин быстро спрятался в шкафу и уставился в заранее просверленную дырочку.
Лев Революции открыл дверь и раскаленный пятикилограммовый утюг обрушился на его знаменитую шевелюру. Ноги подкосились и строитель Красной Армии сел в таз с крутым кипятком. Таз стоял на четырех кусочках мокрого мыла и со страшной скоростью скользнул по паркету вместе с пассажиром. Открытая духовка уже ждала его. Ленин молниеносно выпрыгнул из шкафа, захлопнул дверь духовки и включил газ.
— Позер ты, Лёва, — сказал Ильич с сожалением, — политическая проститутка.
Он пошел к выходу, а вслед ему смотрело приплюснутое к стеклу лицо Троцкого. Глаза его горели.
А Дзержинский уже прослышал, что сегодня Ленин шутит. Он заперся в бронированном туалете. Устало сев на унитаз, он почувствовал сильные позывы. Феликс глубоко вздохнул и напрягся. Вдруг сильная рука схватила его за седые гениталии. Дзержинский с визгом рванулся, но боль оказалась сильнее мускулов. Он застыл в неприличной позе. Ленин, быстро выбравшись из засады, вставил ему в анус пионерскую модель ракеты "Восток–1" и чиркнул охотничьей спичкой о потную спину чекиста.
— Может не надо, — мрачно спросил тот, осматривая кафельную стену перед собой.
— Надо, Феля, надо! — отрезал Ильич и поджег запал.
Реактивная силы мотала Дзержинского по сортиру. Феликс, изнемогая, ждал, когда закончится горючее. Ленин уже вышел и тоже ждал. Наконец пороховой заряд в боеголовке сработал.
Ленин вышел на улицу. Вернее, во двор Кремля. Над головой светили звезды. Ленин ждал Сталина.
Сталин успешно скрывался весь длинный день. Ночью он решил прокрасться домой, где его ждала свежая бастурма. Он двигался как барс в своих мягких сапогах, попыхивая трубочкой и заложив руку за отворот френча. Лучше бы он заложил туда и вторую, ибо за неё и поймала Сталина толстая петля каната.
Сталин был двухметровым голубоглазым блондином с матово-белой кожей. Канат затащил его в механизм кремлевских курантов. Вытащили его только через полмесяца, сгорбившегося, с потемневшим рябым лицом. Глаза его пожелтели от лютой обиды, а волосы стали рыжими отнепрерывного боя курантов. С тех пор Сталин поклялся извести Ленина и через пару месяцев заразил того сифилисом головного мозга.
А в тот день Ильич спал спокойно, в опустевшей постели и во сне весело смеялся над дневными проделками.
Уж очень задорный он был человечище, детки.
ЛЕНИН И ПЕЧНИК
Ильич зело любил погреться. Страдало дело мировой пролетарской революции. Совнарком и ВЦИК были в панике — как же так, товарищи, заседание, а Ильича нет! Уж не приболел ли, уж не рецидивы ли после злодейского покушения засланной Каплан-Файман? И несутся в Горки посыльные да курьеры, дырчат "линкольны" и "паккарды", гадят природу заповедную, подмосковную, слонов распугивают. Приедут: ворвутся в палаты, бедную Надежду Константиновну опять и помнут и побьют: а глядь после — а Ильич в бочке с кипятком сидит. чего-то там пишет и приговаривает:
— Пар костей не ломит, батеньки.
И вот как раз в декабре, двадцатого дня, взорвалась у Ленина печка. Надюша что-то стряпала, слава Марксу, отошла в гальюн, тут и ахнуло.
Чекисты понаехали, холоду с собой принесли, ходили-ходили: мол, диверсия, терроризм, Дудаев-Басаев! И уехали. А холод остался.
Ленин на себя все шубы, что в доме были, натянул, упал и чуть не задохся, Думает — так дело не пойдет, поднатужился и покатился на кухню — к Наде.
Вкатился и услышал, как прислуга про печника говорит. Живет, дескать, недалече некий печник Матвеич, который самому царю Петру Первому Великому печку сложил и до сих пор царь не нарадуется. "Надо бы привлечь этого печника". — привалившись к примусу сонно подумал Ильич, — "скажу Феликсу, он его в чека заберет, он нам всем печки и скла... сло... "
Через неделю Ильич уже привык спать у примуса.
Но как-то, конкретнее, 31-го числа, его навестил Глебушко Кржижановский (или это был Бонч, все они на одно) и принес с собой чудодейственное лекарство. Сестра Бонча (или Глебушки) была замужем за колумбийским большевиком Эскобаром, и была у них маленькая плантация чудо-травы, маленькая фабрика и двенадцать тысяч рабов. Ленин часто корил друга за то, что его сестра эксплуатирует пролетариат,
но тот оправдывался тем, что деньги, вырученные от продажи лекарства, почти целиком идут на дело мировой революции, прада, несколько извилистым путем.
Итак, Глебушко высыпал перед вождем горсть белого порошка. Ленин попробовал на зуб, пожевал.
— Что это, милейший, за говно? Упса? Панадол?
— Это, Владимир Ильич, очень дорогое и хорошее лекрство из Колумбии, его надо нюхать.
— И что будет, Склифасовский?
— Мерзнуть перестанете.
— Да? — взвизгнул Ленин и, сунув волосатое рыло в белую пыль, стал жадно вбирать ее черными ноздрями.
— Осторожнее! — крикнул Глеб, но было уже поздно.
Ленин вскочил, подобно капусте освободился ото всех шуб своих, скинул пиджак и, оставшись в майке и кальсонах, ринулся на улицу. Вслед за ним понесся сооблазнитель.
Выбежав на мороз, Кржижановский успел заметить лишь мокрую спину Ильича, петлявшую среди сосен.
— Ау, шуба-дуба-вабц-дуба! ! ! — орал дедушка Ленин, пиная по дороге неосторожных барсуков, — я из пушки в небо уйду! Я — Винсент Вега!
"best, — осторожно подумал, оглянувшись, Кржижановский, — best".
Владимир Ильич же, что-то несвязно выкрикивая, бежал по сугробам.
Отмахав пару верст, он остановился, поводя боками. "Со мной такое уже было", — подумал он, —" это когда я на острове зайцев колбасил, эх, кайф! " И Ленин взобрался на дерево.
Глядя сверху на заснеженную природу, он узрел копошащегося в овраге мужичка.
— Га-га! — с таким криком Ильич прыгнул с осины и кубарем скатился под ноги охреневшему аборигену.
— А вот и я! Что, не ждал, браконьер! ?
Мужик побледнел и забормотал:
— Не губи, мил человек, я ж тут по делу, печник я, меня кажный знает, Матвеич я. Печки леплю — Петру Великому слепил, Александру Освободителю, Пушкину буржуйку делал, Распутину Григорью Ефимычу, Михал Сергеичу, опять же. А тута я глину рою, кирпичи лепить, значить, чтобы печки лепить опосля...
— Ты, гегемон, мне горбатого не лепи, лепила хренов! Ты чё тут глину расхищаешь? Да я тебя в чека сдам, или в ГПУ, как так оно сейчас называется, да тебя в 24 часа из СССРа выпнут! К буржуям!
— Ой, только не к буржуинам! Лучше пусть расстреляют, лишь бы не к буржуям!
— Ты в Братца Кролика не играй! Я их не люблю этих кроликов, зайцев всяких там... Кранты тебе, короче, — и Ильич с места сделал двойное сальто назад.
Печник помертвел. Однако через секунду лицо его разгладилось.
— А ты кто сам-то будешь, а?
— Я... — Ильич осекся.
Не хотел он говорить, что Ленин. Никогда никому он не говорил своего имени. Очень был скромный человечище.
"Сохраню инкогнито" — подумал Ильич и сказал:
— Я — американский энтомолог. Здесь проездом. Еду на Суматру ловить бабочек.
— Ах, бабочек? — спокойно спросил Матвеич и со всего размаху вонзил кулак в беззаботное лицо Ленина. Тот отлетел на сажень и хрястнулся спиною об сосну. Его тут же обсыпало колючими шишками, за шашками спрыгнули белочки и стали грызть все подряд, не разбирая, шишки там или череп. Печник же несколько раз пнул поверженного врага в основание и, взяв заступ, продолжил добывание глины.
Через четверть часа Ильич очнулся, вылез из-под шишек и спящих от сытости белок и обратился к печнику со словами мира:
— Ладно, я приукрасил, ты приукрасил, пошли ко мне домой, выпьем, закусим, по-говорим. Мне печку надо б сделать.
— Делают детей. Печки лепят. А вообще я согласный. Пошли.
И они двинулись. Дедушку Ленина не оставляла бодрость. По пути он постоянно подпрыгивал, гонялся за зайцами и пытался ловить руками зимних птиц.
Когда подошли они к усадьбе, Матвеич заволновался.
— Дык это, ёлы-палы, тут жа барин жил наш, Ленгорский! Ты куда меня, товарищ, ведешь?
— Теперь я тут живу, — открылся Ильич, — ЛЕНИН я, понял?
Печник упал и завыл.
— Однако, — сказал Ильич, — любят меня в массах.
Таща за ногу потерявшего сознание мастера, вождь мирового пролетариата вошел в сени.
— Ты где шлялся в таком виде? Кого ты притащил? Вечно ты ханыг всяких в дом тащишь! Ты же болен! — встретила его жена.
— Заткнись, пучеглазая, — отрезал Ленин, — печник это. Печку лепить будет.
— Что это?! — взвизгнула Крупская, с ужасом указывая на рыжий пушистый хвост, торчащий из ширинки Ильича.
— А, это, — пренебрежительно проговорил тот и, выдернув наглую безумную белку, молниеносно сожрал ее с потрохами. — Ничего.
— Володинька, мне кажется, ты серьезно болен. Очень.
— Да ладно, мать, каркать. Где педик этот, Глеб?
— Уехал он, Говорил, ты лекарство его съел, он и обиделся.
— Пусть спасибо скажет, что я его самого не съел, — абсолютно серьёзно сказал Ильич.
Через пару часов печник уже принялся за работу. У него появились Шустрые Помощники — латышские стрелки товарища Дзержинского. Они ни слова не понимали по-русски, а, впрочем, они все равно были глухонемыми.
Работа ладилась. Через пять часов печь была готова. До Нового года оставалось три часа.
— Может с нами встретите мещанский праздничек? — говорил весело Ленин. С минуты на минуту Кржижановский должен был доставить новую партию панацеи.
— Спасибо, товарищ Ленин, да семьи ждет, детишки...
— Сколько ж ты произвел?
— Пятеро у меня, четыре сыночка, да лапочка дочка.
— Как-то это по-заячьи, — недобро ухмыльнулся Ильич, — сейчас, Надинька тебе гостинец принесет и пойдешь.
— Ой, да не надо... . — излияния печника прервали выстрелы из маузера — гости приехали.
Впереди — Железный Феликс в кожаном картузе .
Непрерывно паля в потолок из подаренного самому себе пистолета, он кричал:
— С Новым Годом, с новым счастьем!!!
За ним шли Троцкий со Сталиным, Зиновьев с Каменевым, Бонч-Бруевич в обнимку с Кржижановским и Коллонтай, с голым торсом и стаканом воды в левой руке.
Пока гости рассаживались да жрали, печник лыжи навострил к выходу.
— А постой-ка, братец, — сказал Ленин, — знакомтесь, товарищи, — печник. За пять часов мне такую печку слепил — вон, посмотрите.
Все подошли к печи. Ленин сунул туда зажженую газету, но дрова остались холодны.
— Ну-ка ты, — оборотился к Матвеичу Ильич, — полезай в печь, наладь производство! (А надо отметить, детки, что он полные ноздри уже успел
лекарством набить) — Лезь, пособник, а то... Феликс!
Дзержинский молча прицелился в лоб печнику.
— Лезу, — сказал тот и полез внутрь печи.
Как только он наполовину втиснулся в печь, Ленин выхватил у Надиньки приготовленную канистру с 93-м бензином и, плеснув щедро печнику на спину, бросил туда горящую паклю и захлопнул дверцу.
— Гори-гори ясно, чтобы не погасло, — запел Ленин, и все закружились в хороводе.
— Четыре сыночка, лапочка дочка, — бормотал Ленин, подпрыгивая, —плодятся как ЗАЙЦЫ. Ненавижу ЗАЙЦЕВ!!!
Матвеич, однако, во время лепки печи предусмотрел такую пакость — ходили слухи в народе всякие и, как оказалось, не напрасно, и соорудил потайной ход на улицу. По пути он задвинул вьюшки.
"Прости меня, Господи, не живодер я, да может спасибо мне скажут люди русские, что всю нечисть одним махом изведу, — думал Матвеич и не догадывался, что и Ленину и гостям его этот гарный газ АБСОЛЮТНО БЕЗРАЗЛИЧЕН.
СМЕРТЬ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА
Когда у Ленина спрашивали, что он думает о загробной жизни, он всегда отвечал одно и тоже.
— Не дождетесь!
Но увы, лишения и невзгоды, тяжелая невыносимая жизнь в эмиграции, тюрьмы и ссылки сделали свое черное дело.
А тут еще коварный Сталин заразил Ленина неизлечимой формой сифилиса головного мозга. Правое полушарие Ильича, ответственное за логику, превратилось сначала в полумесяц, а потом в точку.
Ильич сидел на скамейке, а Крупская его фотографировала поляроидом. наконец она не выдержала и заорала:
— Володя! Прекрати корчить гримасы!
Ленин втянул высунутый было язык и спросил:
— Надя, а может котика заведем?
Не успела Надежда Константиновна открыть рот, как из кустов черемухи вынырнул Сталин, держа в руке корзину с гигантским камышовым котом-убийцей.
— Барсик, — пояснил Сталин, — кот.
Ильич захихикал.
Сталин довольно улыбнулся — явно вождь уже доходит до необходимой кондиции.
Когда они втроем кушали на террасе, Сталин подсыпал Ленину в молоко овердозу цианистого калия. Ильича потянуло ко сну. Изумленный Сталин поспешил откланяться.
В ночь на 21-е декабря 1924 года Ленин не спал. Он ждал Кржижановского. Или Бонча-Бруевича, он их различал с трудом. Наконец запыленный визитер появился в комнате.
— Принес? — слабо спросил Ильич.
— Да, — гость протянул коричневый гриб.
Ленин быстро его съел и улыбнулся:
— Вот теперь-то я живее всех живых!
Когда-то, в незапамятные времена жрецы ацтеков, заболевая неизлечимой болезнью, ели эти грибы и засыпали долгим, но не бесконечным сном, так похожим на смерть. Тела их не разлагались и даже через десятки лет выглядели свежо и живо. Правда внутри у них была труха, да и вообще, они-то были мертвыми. Но с тех пор наука узнала много гитик и тот гриб, что так радостно сожрал дедушка Ленин, деточки мои пучеглазые, был приправлен всяческими хитрыми химическими компонентами —
секретными и жутко дорогими.
Итак, вождь мирового люмпен-пролетариата, великий анацефал всех времен и народов, употребив вундергриб, лег на спину и смежил косые глаза.
Бонч-Бруевич-Кржижановский (все-таки, как выяснилось лишь сейчас, это был один человек) склонился над бехдыханным телом вождя и, возрыдав, крикнул —
— На века! В Мавзолей!
И ТЕПЕРЬ, ДЕТКИ,
КОГДА ВХОДИТЕ В МАВЗОЛЕЙ, ЗНАЙТЕ —
ДЕДУШКА ЛЕНИН НЕ УМЕР.
ДЕДУШКА ЛЕНИН СПИТ.
И ОН ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ
ГОЛОДЕН
-
-
28.06.2011 в 14:43